NYT: на самом деле Оруэлл списал «1984» с русского романа столетней давности!

А сделал американский обозреватель не так уж и мало. В частности – провел параллели, подобные железным тросам, между канонической антиутопией Оруэлла и нашим, таким родным каждому отечественному гуманитарию, романом Евгения Замятина «Мы».

Новый перевод произведения русского писателя в США заставил рецензента поностальгировать по своим студенческим годам – он вспомнил историю написания этой книги, как и вехи биографии ее автора. Журналист даже сделал милосердный и долгожданный намек на то, что не только Оруэлл, а великое множество современных писателей – не только фантастов – продолжают черпать в «Мы» вдохновение. И даже отыскивают там главное. Надежду.

В качестве подспорья он зарекается поддержкой переводчицы Бэлы Шаевич.

– Моя карьера литературного критика стартовала с того, что меня хотели выгнать с кафедры английской филологии, – признается Бэла Шаевич. – А все – из-за моей нелюбви к «1984» Джорджа Оруэлла. Я считала его прозу невероятно напыщенной. Как именно я костерила его сравнения – не помню. Но вот общий замысел всегда называла чересчур нравоучительным. Да и что это за тема для назиданий — тоталитаризм? Вот что в ней необычного? Как по мне – слабовато. Но моя преподавательница просто пришла в ужас. К тому же ей, наоборот, его сравнения очень нравились. В итоге все закончилось всего лишь моим переводом в другую группу.

Шаевич, родившаяся по ту сторону железного занавеса, просто отказывалась читать «1984»:

– Книга, из которой просто взяли и сделали какую-то вакцину от коммунизма, меня не могла интересовать. Я же родилась в Советском Союзе! Мне не могли ничем помочь какие-то поучения англичанина!

По той же причине она упорно не читала она и русский научно-фантастический роман «Мы» Евгения Замятина.

По иронии судьбы, именно в ее переводе произведение нашего писателя сейчас и вышло в США.

– Когда меня попросили заняться «Мы», апеллировали к тому, что именно я переводила «Время секонд-хэнд» нобелевского лауреата Светланы Алексиевич, – объяснила она. – Потом я с удивлением узнала, что Замятин, (да и сам Оруэлл были убежденными социалистами. Но проза Замятина для меня была прежде всего типичным образцом рваной и безжалостной раннесоветской эстетики. Без воды.

Но именно Шаевич, при всем множестве отличных переводов «Мы», удалось сохранить экспериментальный настрой категоричной замятинской прозы.

 – Она так ловко передает восхитительно дерганый тон рассказчика! – восхищается американский журналист. -Будто заевшая пластинка! Особенно тот момент, когда герой влюбляется в роковую индивидуалистку с подходящим именем I-330.

Далее автор бегло пересказывает сюжет для тех американских читателей, которые русского романа не читали.

– Действие романа разворачивается в далеком будущем – в Едином Государстве, где есть технологическая эффективность и полное подавление индивидуальности, – пишет он. – Автор использует форму дневника. Некий Д-503 (у людей Единого Государства не имена, а номера), главного инженера космического корабля «Интеграл», который должен в скором времени отправится в космос. Ему нужно будет «подчинить там неведомые существа» которые еще могут находиться в «диком состоянии свободы». Все жители Единого Государства ходят в одинаковой серой униформе и постоянно слушают механическую музыку. Моногамия у них – пережиток древности, а сексом можно заниматься только по розовым талонам.

Далее автор приводит цитаты из романа, иллюстрирующие этот самый секс будущего:

 «Он записан на меня», — вмешивается подруга героя О-90, видя, что тот болтает с другой женщиной».

Затем журналист сыпет одними из лучших цитат романа, которыми трудно не очароваться даже тем, кто в принципе читать не любит:

 «Почему танец красив? Ответ: потому что это несвободное движение, потому что весь глубокий смысл танца именно в абсолютной, эстетической подчиненности, идеальной несвободе».

Но сталь родного космического корабля «Интеграла» довольно скоро обретает в глазах Д-503… соперницу. Однажды… – у всякого из нас есть это роковое «однажды» – он встречает I-330. Женщину. С «раздражающим иксом» в глазах. Она, естественно, как и все раздражающее, производит на него неизгладимое впечатление.

«Звонкая, крутая, гибко-упругая, как хлыст», — цитирует впечатленный журналист главного героя Замятинского романа.

Потом, как водиться, I-330 раздвигает границы рационального мира мужчины   уводит его в Древний дом – этакий музей прежних времен с книгами, подсвечниками, «исковерканной эпилепсией, не укладывающимися ни в какие уравнения линиями мебели». Потом герой поражается тому, во что одевается его возлюбленная. Носит старинное платье — «легкое, шафранно-желтое, древнего образца — в тысячу раз злее, чем если бы она была без всего».

Потом герой разбирается, что к чему, и виновата, как обычно, женщина.

 I-330, видите ли, мятежница из подпольной группы. А группа хочет уничтожить Единое государство и вернуть нормальные времена – с горячительными напитками, стихами и Скрябиным.

Потом автор проводит краткий экскурс по биографии Замятина.

Писатель родился в Лебедяни – в 1884 году, рано вступил в большевистскую партию, участвовал в революции 1905 года, сидел в тюрьме и оказался сосланным в провинцию.

Потом он побывал в Англии – там руководил постройкой ледоколов. После возвращения в Россию в 1917 году он оказался свидетелем Октябрьской революции. Сначала – в состоянии эйфории –  он стал отчаянно заниматься партийной работой – постоянно заседал в литературных советах и читал лекции.

– Он быстро стал выдающимся литературным критиком, в то время как  его больной мозолью оказалось влияние тейлоризма, – пишет журналист. – Это – американская философия эффективности XIX века. Вдохновителем был Александр Богданов. В его романе «Красная звезда» (1908) революционер летит на Марс. А там – как водится – самое идеальное социалистическое общество, которое основывается на технологиях и безжалостной эффективности. Замятин же считал, что писатели Пролеткульта слишком уж яро лезут в придворные поэты, в то время как нравы «двора» становится все суровее. В эссе 1921 года, которое называлось «Я боюсь» он писал, что истинная литература может появиться лишь там, где ее делают не какие-то исполнительные и добросовестные чиновники, а «сущие безумцы и отшельники, полные еретики и мечтатели, бунтари и скептики». Неудивительно, что «Мы» — первый официально запрещенный роман в Советском Союзе.

В 1946 году Джордж Оруэлл решил прочитать английский перевод романа «Мы». Впечатлился   и написал рецензию, которую опубликовали в журнале «Трибьюн» (The Tribune).

– Насколько я могу судить, — писал Оруэлл. — Может это – и не такая уж и первоклассная книга, но она – определенно необычная.

Такой энтузиазм Оруэлла стал причиной для переиздания в 1952 году.

– А вот после нацистской Германии, а затем и сталинской России роман «Мы» стал казаться читателям устрашающе пророческим, – добавляет автор. – Все, как и в наши дни.

В предисловии к новому изданию «Мы» писательница Маргарет Этвуд (Margaret Atwood) написала:

– Может, каких-то показательных процессов или сталинских чисток в самое ближайшее десятилетие мы и не увидим, но вот замысел будущих диктатур капитализма и повсеместной слежки в романе «Мы» очень хорошо излагается – прямо черным по белому.

Автор добавляет, что кому-то может показаться, что изначальный контекст замятинского романа несколько устарел. А вот для Шаевич, саму себя определяющей в качестве «студентки-гуманитария, чей пунктик — двусмысленность и переводчицкое подобострастие к авторской неточности», этот замятинский посыл невероятно актуален.

– Во времена техномании и гонки за компьютерными, а также – «срезками», перевод – как область литературы – в принципе уязвимее других, – объяснила она. – Роман Замятина упорно напоминает нам о том, что «нас трогает человеческое в искусстве, а не «совершенство», которое способно воссоздать машина. Может быть, поэтому такое великое множество художников до сих пор черпают в романе «Мы» вдохновение. А ведь оно в Едином Государстве считалось болезнью. Произведение Замятина с его рваными краями и стихийной оригинальностью раскрывает идею того, что любое творчество можно измерить количественно и превратить в алгоритм. А также – продать в качестве точной науки вместо вымысла. Чем оно и является.

 Еще одно популярное зарубежное издание The New Yorker сфокусировалось на живом классике соцарта – Владимире Сорокине. На страницах издания опубликовали не только один из самых любимых читателями рассказов писателя, но и лично побеседовали с ним.